Письмо на тот свет
Вот такие здесь, в Лебедянке, зори - и утренние, и вечерние - глаз не отвести. Полыхнёт в полнеба, озарит алым сполохом... И ахнет вдруг, замрёт на полпути к хлеву хозяйка. Притихнут ребятишки-непоседы. Да и мужики, глядя на зарево, постоят, головой покачают, прежде чем снова приняться за дела, которых в селе хоть пруд пруди. Перед этой неземной красотой затеплится, встрепенётся, зазвенит-запоёт, а то и застонет чья-то душа. Не хлебом единым жив человек...
Потому и любила Марья встречать восходы и закаты, а ещё на сполохи любоваться (их на селе зарницами называют). В эту пору наливаются, вызревают и волнуются окрест хлеба. Да так, что дух захватывает!
Под венец короткого амурского лета встретила Марьюшка в поле свою судьбу. Привезла вместо заболевшей поварихи обед в бригаду, тут-то и приметила синие, как васильки во ржи, Ивановы глаза. И ему приглянулась стройная, белолицая, синеглазая девушка. Спросил напарника:
- Чья такая? Из приезжих?
- Севастьян не узнал своих крестьян... Разуй глаза!
- Неужто... Маришка?!
- Она самая, - засмеялся напарник. - Пока ты в морпехе мышцы качал, она и расцвела. Помнишь, какая тощая да конопатая была? А теперь ишь - как берёзка в поле, и щёки что маков цвет. Зареченские парни глаза пялят, а уж про наших и говорить нечего. Гляди, прозеваешь - засватают, это уж к бабке не ходи. Сам бы приударил, да ты же знаешь...
- Знамо дело, тебе и свадьбу, и крестины зараз гулеванить. Ну зато дешевле сабантуй обойдётся, - съехидничал сезонный копнильщик, сельский бобыль по прозвищу Нелюдь.
- Не твоя печаль, старый пень, - незло огрызнулся парень.- Тебя ж всё одно никто не пригласит.
Сельчане чурались одинокого старика за церквоубийство. Рассказывают, мальчонкой, когда церковь рушили, это он влез на самую маковку и петлю на верхнюю башенку набросил. Дёрнул его полупьяный отец за верёвку трактором, башенка-то с крестом и рухнула. И не стало в Лебедянке церкви...
А следующей зимой, когда сено с острова перевозили, провалился трактор в полынью вместе с хозяином, которого за разрушение местной святыни стар и мал Нелюдем стали звать. Утонул, а прозвище осталось, к сыну прилипло... Через несколько лет жену утопшего нашли за деревней замёрзшей: пошла вечером к соседям за молоком, а от них ушла в другую от дома сторону. «Нечистый водил», - сказали одни. «Кикимора кружила», - решили другие. Похоронили абы как. Осиротевших детей в детдом увезли.
После армии вернулся молодой Нелюдь в заколоченный родительский дом. Зная нелюбовь односельчан, сватался на стороне, да только жёны у него не задерживались - сбегали. Решил слух распустить, что он колдун. «Да какой из него ведьмак? Сам же и сбрехнул», - быстро раскусили Нелюдя в деревне, но всё же опасались и сторонились. Так и остался бобылём неприкаянным: ни Богу свечка, ни чёрту кочерга.
...Поздней осенью, как с уборкой и взмётом зяби управились, начались в колхозе свадьбы. Сыграли свою Иван и Марья. Красивых слов про вечную любовь не говорили, но зажили душа в душу, с уважением и друг к другу, и к родне. В крепком по тем временам колхозе молодожёнам обычно дом строили, выделяли по тёлке и свиноматке. Дровами и сеном обеспечивали и вступивших в брак, и ушедших на заслуженный отдых. Да, было такое в далёкое советское время...
Первой в семье Захаровых родилась девочка, которую назвали в честь свекрови Тамарой. Марье не по душе было это имя (свекровь была жадная и высокомерная), но перечить мужу и родне не решилась. Кроткая, покладистая, Марья как-то уживалась и с надменной свекровью, и с её многочисленной родней. Потом один за другим появились сыновья-погодки, а через одиннадцать лет и самый поздний - белоголовый синеглазый Василёк, последыш - любимец семьи.
Материнское сердце вещее. Бывало, перед сном станет Марья молиться за каждого, а как до младшенького черёд дойдёт, душа заноет вдруг, растревожится, будто падает с крутого обрыва в пропасть. Молится, молится Марья, просит у Бога милости каждому, чтоб ни в чём не нуждались, чтобы жить им не тужить, чтоб охранил Господь от болезней и скорбей, от нечистой силы, от внезапной смерти, от лихих людей, от тюрьмы да от сумы. А то вдруг сон недобрый вспомнится... Не сдержится, станет о своих тревогах мужу говорить, а тот успокаивает:
- Ну с чего ты взяла, что Васильку худо будет? У него мы с тобой, родни вон сколько, братья...
- Ну а как со мной что случится? Ведь мы, Ваня, не вечные...
- А сестра на что? Она ж ему - как мать, прямо дрожит над ним.
- И то верно, он без неё и часу прожить не может, за мной так не гоняется, как за ней...
- А мы с тобой разве худо живём? Дом и хлев - полная чаша, «Жигули» на дворе, два мотоцикла. Вот старших в армию проводим, по дому каждому справим. Сам срублю. С председателем насчёт земельных участков и брёвен договорился. Остальное потихоньку прикупим. Им - по дому, а Василий с нами будет. Он здесь прописан, ему и подворье со всем, что нажили. С ним и старость коротать станем.
- А Томочка как же?
- Что с неё взять - она девка: заневестится и выпорхнет из гнезда. Про неё муж подумает, а мы поможем.... Сейчас только ленивые нуждаются, а кто работает, тому и колхоз, гляди, как помогает.. Сравни, как родители наши жили и как мы теперь, - душа радуется. А дети будут жить лучше нас. Это закон жизни.
- И то верно, как же по-другому, - успокаивается Марья.
Прошли годы. Отслужили и справили новоселье братья, вышла замуж и уехала в соседнее село Тамара. Василёк рос добрым, весёлым парнишкой, и отцу, и матери по хозяйству первый помощник, только вот учёба в школе у него не ладилась, хоть плачь, сплошные двойки, особенно по русскому. Кое-как закончив восьмой класс, пошёл работать на ферму.
Наступали смутные времена. Одни хвалили перестройку, другие хаяли. Так искони ведётся: полмира плачет, полмира скачет...
Вот и Василия проводили в армию. Вернуться ему пришлось в краткосрочный отпуск, чтобы мать похоронить. Живой не застал. Говорят, последние слова её о Васильке были. Христа ради просила умирающая сыновей и дочь: «Он страдалец за весь наш род. Не оставьте его в беде».
Жалко было смотреть, как маялся растерявшийся от горя отец. Опустел, потемнел, осиротел дом, будто душу из него вынули... Не стало матери - молитвенной заступницы, и закружила, завертела Василия судьба, та, что на роду, говорят, каждому писана... На чужбине хотел длинный рубль заработать - обманули. Пытался найти управу на мошенников, да сам и угодил в тюрьму. Освободился, приехал к отцу. Тот последние годы доживал. Крепкий ещё недавно колхоз на ладан дышит, работать негде. Перебивались на отцовскую пенсию, а как тот слёг, стало совсем худо. Жить-то надо... Василий собирал по полям да фермам старый металл. Не подумав, прихватил оброненный кем-то бидон. Не знал, что накануне с фермы все молочные фляги и молокопровод воры вывезли. Радовался находке, будь она трижды неладна.
Кто поверит бывшему зэку, что флягу не украл, а нашёл? С ходу чужую вину на бедолагу повесили. Отца, который один правду знал, и слушать не стали. Он на суде был, плакал всё время, а потом слёг и больше не поднялся. Снова зона, теперь уже на своей земле - всё легче, чем на чужбине срок мотать. Правда, никто так и не приехал на «восьмёрку» навестить - ни братья, ни сестра. И гостинца ни разу не передали, хотя двое односельчан с ним сидели, так их родные проведывали.
Освободили Василия условно досрочно за хорошее поведение и трудолюбие. Приехал - а дом родительский занят. Стал справедливости добиваться, в прокуратуру, в милицию пошёл - отмахнулись, написал в районную администрацию, прокурору, судье... Куда только ни обращался со своей бедой - никто и не подумал вступиться. В отчаянии написал он письмо матери... на тот свет.
«ПИСМО
Здравствуй мама. Давно тебе не писал. Скучаю по тебе, часто разговариваю, а вот написать в голову не приходило. Говорят вы всё там про нас знаете, всё видите. В Тюрьме попалась мне книжка американского врача про больницу, где после аварий людей оживляли. Ну один доктор и давай записывать, что воскресшие видели када мёртвыми были, по медицински это клиническая смерть называется. А ожившие-то, как сговорились, одно и то же толкуют. Выходит и после смерти люди существуют. Мёртвых нельзя беспокоить... Мама, я устал бороться, устал скитаться, я нехочу совершать преступление, но мне так хочется взять в руки автомат и не выпускать с рук пока не престрелят, а это скоро случится терпению есть конец да и терять мне нечего, что было и то забрали, а отдавать и возмещать никто нехочет. Здесь такое братство в судебной и правохранительной власти, так вертухаи зажрались что не токо закон забыли, они и совесть мироеды просидели на стульях, в тепле в светле и мухи не кусают, оклады есть, взятки дают, и водку вместе жрут и покрывают друг друга. Им не до таких как я. Остаётся как шахиду пойти и взорвать себя вместе с судьями и прокурорами, которые не власти ни законов не придерживаются и не понимают. А дело вот в чём. С дня освобождения живу я теперь не в нашем доме, а на краю села, по соседству с Нелюдем. Он старый совсем стал, больной, перебивается с хлеба на воду, как и я теперь. Привет тебе передаёт. Хотя проживал и должен проживать я по улице Заречной 42, где жил с вами. Дом после смерти отца остался мне, так как братья и сестра проживают отдельно и своими семьями. В 1997 году 10 марта меня посадили в тюрьму на четыре года. Квартира моя была под присмотром братьев Степана и Тимофея, которые проживают рядом с моим домом, токо один с лева живёт, а другой с права. Да ты знаешь. Сестра она теперь Курдюмова Тамара проживает в соседнем селе ул. Крестьянская 3/2 и которой я не оставлял на присмотр квартиру, как это она теперь говорит. Меня с сестрой токо одно связывает это то что из одной шахты мы родились, в остальном мы теперь чужие люди. Но на мою квартиру она Курдюмова Тамара положила глаз и неоднократно хотела выбить с под меня квартиру. У меня двух квартирный дом - здоровый и прожить в нём я смогу смело 20-30 лет, мне ещё 42 года. Когда я с Тюрьмы поехал в отпуск домой 26 апреля 2001 года то в моей квартире проживали квартиранты Тищенко Рая она и счас проживает здесь в Лебедянке. Я квартирантам Тищенко Раисе сказал живите пока я не освобожусь с тюрьмы. А получается вот что. Курдюмова Тамара перевозит с другого района свою сваху Шиповскую. Сын женился и родителей невесты Тамара решает переселить их в Лебедянку. В Лебедянке Шиповской дали квартиру в данное время я живу в ней правда не знаю когда она завалится может я дотяну пока отваюю свою. Но факт. Сестра Тамара пишет мне в зону письмо в котором указывает что председатель колхоза Зуйко Иван Иванович забирает мою квартиру и отдает её другим. И тут же мне пишет что? - Вася, чтоб квартира твоя не ушла к чужим людям я лучыне заселю туда свою сваху Шиповскую.
Я ей ответил - что валяй как хочишь и кого хочишь заселяй здесь я немогу ничего сказать если председатель заберает квартиру. Я думал выйти и подать заявление в суд на председателя колхоза. Но здесь получается каломбур. Я освободился в апреле по УДО (условно досрочно). Приежаю домой. Но дома у меня выходит нету. Сестра моя и её сваха Шиповская привели меня в этот дом рядом с Нелюдем, в котором проживала Шиповская, и я зайдя в дом оглох, печка на половину разобрана, короче квартира эта была брошена и без присмотра. Ее разтощили кто что мог. Но Курдюмова Т. И. моя сестричька сказала мне что скажи спасибо что хоть такую тебе сохранила. Но так или иначе мне пришлось смирится с судьбой я ведь думал что квартиры меня лишил председатель колхоза. Сам сложил печку, что мог подремонтирувать зделал той-есть пока живу. Ты, мама не знаешь, как смотрят на этом свете на судимых и как их бирут на работу. Ну так или иначе то у Фермеров подрабатывал, то зарабатывал строительством, я люблю строительством заниматся и есть соот-ветствущие документы. Я нехочу больше в Тюрьму. И так я 15 лет провел там и хочется пожить как все люди без кременала, без страха в душе. Но здесь не получается. Пошёл в колхозную контору к председателю колхоза Зуйко И. И. который и открыл мне глаза. Он мне говорит. Василий, я твою квартиру родителей не заберал, сестра у тебя хароший камедиант. Я обратился тогда к своей квартирантке Тищенко Раисе - которая мне пояснила, что не успел я уехать с отпуска в Тюрьму Курдюмова Т. И. тойисть моя сестра приехала и выгнала в наглую квартирантов - а я ведь их оставил до своего освобождения на своих условиях и с своей договоренностью. Но Курдюмова их выгоняет, вселяет свою сваху Шиповскую, а мне пишет письмо что председатель колхоза забирает квартиру и получает мой ответ где я и пишу что если председатель заберает, делайте что хотите. Я в Тюрьме безсилен, освобожусь, будим судится. Вот я освободился, разобрался как меня сестричка обула технично, харизьму бы ей стерве начистить! Я подаю заявление в прокуратуру и лично отдаю прокурору Мохенко, который мне начал втирать дурака в ухо я мол ничего не знаю и я это не решаю. Тада кто решает? Фильтруй базар! Прокурор мне советует ити в суд гражданский они мол занимаются выселением. Я ему объясняю вот мой паспорт с пропиской если б я был выписан, а то я в квартире своей прописан и это мой дом. Шиповская проживает в моей квартире без прописки без разрешения администрации колхоза Давайте выселяйте Шиповскую и здесь же пишу заявление на возбуждение уголовного дела на нанесение мне морального и материального вреда. Так как я полгода скитаюсь и от моего имущества не осталось ничего кроме старого шифонера и двух стульев. Кто перевозил вещи, что перевозили неизвестно. Серванта с посудой нету, нету телевизора, нету двух магнитофонов нету стиральной машинки, нету газовой плиты, электрической мечты нету, также нету постельных принадлежностей, даже нижнее белье тю-тю.... За всё про всё мне ущерб нанесён 50 тысяч рублей. Я прокурору Мо-хенко говорю ты счас сидишь в кабинете а я счас выйду и пойду к тебе домой и буду жить а ты придёшь домой там тебе рога будут, облом значит пойдёшь ты писать заявление в гражданский суд и будешь выселять меня через суд но до этого ты будешь жить в сарае и скоко ты будешь жить в сарае миня это не волнует и прокурор глаза вылупил клоуна из себя строит он думает умный а все бараны, вот так они мама стаят за справедливость. Кто на лапу сунет за тех и стаят. Какой судья и какие споры в чём базар если у меня паспорт на руках с пропиской а у Курдюмовой и Шиповской никаких документов и прав на мою жил-площадь нету. И пусть стервы чешут с моего дома, него соляркой оболью и выскачить никому не дам вот так я их выселю и найду им жилплощадь на кладбище. Потом будет прокурор объвинять меня а выхода нет Наши прокуроры без-понтовые как и все остальные дармоеды. Да мама у меня есть полное право назвать их аморальным образом. Вот так они искариняют приступность. А я кто? - зек, меня надо к ногтю, а где живёшь хоть на свалке кому какое дело они в тепле, в светле и мухи не кусают, они с полными карманами денег, у них всё, а от нас им навару нету, одни праблемы.
Прокурор моё заявление отправляет в милицию там учестковый молодой 25 лет сапляку едит к Курдюмовой моей сестре о чём они там базарят незнаю. Но факт мне отказывают якобы на основании какого то письма на каком то моём разрешении. Я за ихним отказом две недели проходил пока крайнего нашёл. Никто вить ничего низнает, все на дураке ездят. С этим отказом иду к прокурору говорю вы что чудите какие мои письма, какое моё разрешение? Вызывай сюда прямо в кабинет к себе Курдюмову и Шиповскую, делай очною ставку и счас увидишь какие письма и где эти письма и какое я кому давал разрешение. Никто никого не вызывает, никакого дела не возбуждает, проверка никакая не ведётся и не велась. Пойдут к Курдюмовой та видимо аферистка битая всё сводит к нулю или кидает на лапу так что всё покрывается и утаивается.
Прокурор пишет протест на отказ о возбуждении уголовного дела и снова я жду когда свершитца чудо. Но чуда видима небудет. С 7 июля я жду выселения и разбирательства, вот наша вся власть и права человека! У меня нет никого и ничего, меня посадили за битон алюминевый. Видима здесь не закон играет роль а статистика. За битон садят, а за то что квартиру захватили, выгнали моих квартирантов, с мебелью и вещами распорядились на своё усматрение и в ус никто недует. Эти сучки наглые для отводу глаз шифонер старый в эту квартиру перевезли и пару стульев, а сервант с остальными вещами сестрица распорядилась на своё усматрение.
Даже брат Степан мне рассказывал, что Курдюмова тойисть моя сестра ходила к братьям и предлагала купить мои вещи куртки, штаны, и прочая. Братья сестре говорили нетрогай квартиру потому что она Васькина и он скоро освободится. А она послала их куда Макар телят не пас и произвела обмен надеясь на свои связи и блат в администрации. Но я мама прав. Я не уступлю ни Курдюмовой ни Шиповской, у меня силы воли хватит, счас заработаю денег куплю на рынке ствол так я хоть в историю войду потому что сидеть я нехочу и непойду если пойду на приступление то до талого. Как говорят зачем я буду как бомж помирать вить меня они к этому подводят, но кто подводит тот и пострадает нету закона нету у нас прав будим забирать своё стоимостью собственной жизнью, мне терять нечего. А они здохнут от жадности и особенно от большого ума. Но на мне падавятся. Прости меня мама за резкие слова, мне не страшно, я небоюсь помирать главное чтобы неболезнено, я устал так жить в тюрьме как волк и здесь на тебя смотрят как на собаку. Для убеждения напи-саного посылаю все атказы. Они мне эти бумаги не нужны, мне дом мой нужен и ружьё. Можешь проста почитать и выбросить, зачем лишняя трата времени лучше я их сажгу а там кого смогу перестреляю. С уважением твой сын Захаров Василий».
Через неделю Василия арестовали и осудили за бродяжничество и самовольное вселение в собственный дом. Погорячился: ругал нецензурно захватчиц и оказал сопротивление представителю власти - участковому, которого вызвала сестра Тамара. Братья с детьми и жёнами, каждый со своего крыльца, смотрели, как всё было. И только старый Нелюдь метался по двору и растерянно бормотал:
- Люди! Человеки! Что ж вы делаете? Побойтесь Бога, смилуйтесь, не губите невинную душу...
- Пошёл вон, старый хрен! - зло толкнула его Тамара.
- Его эта хата. Вся деревня знает! - Он повернулся к толпе зевак: - Люди! Как же это? - По его грязному лицу текли слёзы, оставляя светлые дорожки на впалых щеках.
- Ой, гляньте, бабы, Нелюдь плачет! - удивилась какая-то молодуха и рассмеялась. Но никто не обратил внимания на её слова. Все жадно следили за происходящим.
В деревне-то нынче тоска зелёная, а тут - концерт бесплатный. Цирк, да и только...
Произведение публиковалось в:
"Приамурье-2013". Литературно-художественный альманах. Благовещенск, 2013 г.