Жила-была Клавочка
Никто и не предполагал, что Воронеж окажется в оккупации. И потому сюда перед самой войной эвакуировали основную часть профессорско-преподавательского состава старинного Юрьевского (ныне Тартуского) университета вместе с его богатейшими библиотечными фондами. Однако вуз, принявший юрьевцев, как и многие другие учреждения и предприятия, пришлось спешно вывозить в глубь России. Оказавшийся на фронтовом перепутье город не просто оккупировали, его почти уничтожили: по степени разрушения Воронеж вошёл в первую десятку городов мира, пострадавших от фашистов.
Вот сюда-то, на эти руины, и приехал из Порт-Артура – с места своей прежней службы – капитан Степан Демидов с молодой женой Клавочкой. Вместо квартиры им выделили участок земли на окраине города, утеплённую и довольно комфортабельную будку от списанного немецкого автомобиля и небольшую ссуду на строительство домика, часть – деньгами, часть – строительными материалами. Новосёлы расчистили площадку и заложили фундамент. Степан с энтузиазмом принялся выкладывать стены собственного дома. Радовалась и счастливая Клавочка: наконец-то, после долгих, казавшихся бесконечными мытарств у них будет не казённая квартира, а свой дом с небольшим участком земли, где они уже посадили абрикосы, яблони, сливы и кусты душистой смородины, отвели место под грядки и цветник. Всю войну ей снились полевые цветы, в изобилии с ранней весны и до поздней осени украшавшие окрестные луга. В суете неприкаянного тяжкого лихолетья она тосковала по родным местам, по запаху свежескошенного сена и аромату полевых цветов, которые любила с раннего детства, не уставая любоваться их неброской прелестью и необыкновенным разнообразием красок и оттенков. Она и сама была как полевой цветок: удивительно скромная, застенчивая, добрая, доверчивая и внешне и душевно красивая.
И всё бы ладно, да грянула беда – Степан в очередной раз влюбился. Коварный Амур в самое неподходящее время ранил навылет своей сладкой стрелой его неустойчивое, подверженное любовной страсти сердце. И ничего нельзя было поделать – это была болезнь. И потому зная за собой такой грех, Степан долго не женился, всё приглядывался и присмотрел-таки столь кроткое и терпеливое создание, как Клавочка, которая и стала его женой, можно сказать, не по любви, а по расчёту: такая всё поймет, простит, стерпит.
Когда счастливая девушка рассказала о предложении красавца-Степана своим подружкам, те её неожиданно охладили и даже пытались отговорить. «Красивый муж – чужой муж», – говорили одни. Другие на собственном горьком опыте знали Степочкину недолгую любовь и потому очень дивились его странному выбору – и чего он нашёл в этой серой мышке? А старый служака Кузьмич, охранявший всю войну пошивочную мастерскую, сказал: «Мужик, Клавдия, это такая скотина, которую надо хорошо кормить и содержать в чистоте. Эти особи делятся на три разряда, – загибал он жёлтые от махорки пальцы, – те, которые в рюмку любят заглядывать, так как от рождения глотки у них лужёные. Вторые, вот как я, без табака жить не могут. Да хорошо, если только эта зараза, а то ещё травкой балуются. А вот третьи, к примеру, как твой жених, – те, когда рожались, не успели сразу из-под мамкиной юбки выскочить, задержались там малость. Вот юбочниками и остались. И нет для них ничего слаще заманчивого бабского тела. Потому рано радуешься, девка, что избранник твой не пьёт и не курит. Помяни моё слово».
И Клавочка поминала пророческие слова житейски мудрого Кузмича, ох как часто и горько поминала, да только, видно, судьба такая. Сколько раз прощала изменщику, всякий раз надеялась, что опамятуется, возьмётся за ум, ан нет, даже строительство собственного дома не остановило любвеобильного мужика. Поначалу Степан прибегал к ней в мастерскую, приносил её любимые пирожки с картошкой, ласково и виновато заглядывал в глаза, будто молча просил: мол, потерпи чуток, ещё немного – и всё пройдёт. А вечером не приходил домой. Поплачет терпеливая Клавочка за одиноким ужином и ложится в холодную постель, не зажигая света – пусть соседи думают, что их нет дома. Однако время шло, а блудный муж всё не возвращался. И тогда она придумала: придя с работы, надевала его рубаху, штаны, кепку и работала – подносила кирпичи к начатым стенам, расчищала от мусора дорожки, перекапывала землю под будущий урожай. Пусть думают, что это сам Степан хозяйничает. Когда всё переделала, решила заняться кладкой стен.
Родилась она в далёком таёжном селе, в низовьях могучего Амура-батюшки, где разливается он в ширину на полтора-два километра. В утренней и вечерней дымке терялся его противоположный берег, и тогда маленькой девочке казалось, что Амур – это могучее море. Река щедро кормила и поила людей, собирая время от времени страшную дань – человеческие жизни. Вот так в очередной раз уехал в ночь её отец, Егор Макарович, за красной рыбой и не вернулся. Долго искали односельчане сгинувшего рыбака, да так и не нашли. И осталась Елена Анисимовна с восьмерыми ребятишками – все девки. Не дал Бог ни одного хлопца на развод. Самой старшей, Клавочке, – десять лет.
Поплакала-поревела Соловьиха о пропавшем муже, убрала до времени старенькую машинку «Зингер», на которой портняжила, обшивая многочисленное своё семейство и прирабатывая на случайных заказах, подвязалась потуже мужниным ремнём и подалась класть печи. Этому редкому ремеслу научил её дед – большой мастер печного дела, а в подмастерье взяла свою старшенькую. И такие печи они делать стали – любо-дорого смотреть: маленькие или, наоборот, большие, с лежанками и без, украшенные или самые обычные, – кому какие по нраву, а точнее, по карману. А уж топились так, что душа радовалась. И одаривали их печи таким жаром-пылом, что слава о необычной мастерице пошла по всей тайге. Из соседних сёл приезжали за ней на лодках. Везли рыбу, икру, мясо, картошку, только бы заполучить себе знаменитую мастерицу по печному делу.
Во время работы любила мать пересказывать притчи да разные житейские истории, скрашивая себе и дочери-подростку тяжкий неженский труд. «Идёт по дороге рыбак с уловом, а навстречу ему нищий, милостыню просит. Дал ему прохожий рыбину. Через несколько дней опять они встречаются. Снова нищий с протянутой рукой. Тогда дал ему рыбак удочку и сказал: «Вот теперь и ты не нищий». Долго думала девочка, почему нищий – теперь не нищий? И догадалась, наконец: наловит бедняга сам себе рыбы и нуждающемуся подаст.
Вспомнила Клавочка эту притчу, материны уроки по кладке печей и решилась сама взяться за стены. Работа от тоски лечит, тяжкие думки скрашивает. Придумала она лампочку наружу из будки вывести и вела кладку ночами, тем более что времени много потеряно, зима не за горами. Поспит несколько часов – и на работу, шьёт, думает о своём Степане, смахивая тайком непрошеные слезы. А тот и глаз не кажет. Как-то столкнулась с ним нечаянно возле газетного киоска, а он руками разводит: «Ну что мне делать: и тебя люблю, цветочек ты мой полевой, и её, гвоздика, забыть не могу. И к тому же ребеночек у нас скоро будет». Горько заплакала Клавочка и пошла, не разбирая дороги, в свой недостроенный дом.
Пока работала, всё думала, вспоминала, как в Порт-Артуре ходили они к одному китайцу, который от бесплодия лечил мужиков и баб. Посмотрел он тогда и Степана, и её. А лечить взялся только его, она, мол, здоровая и деток рожать может. Но, правда, не успел Стёпа и одного раза к китайцу сходить, как их на новое место службы отправили. Ох, обманула соперница её мужа, присушить хочет к себе обманом, не его это ребенок, не его. Да только чем докажешь?
В горьких своих размышлениях подняла Клавдия стены, уже не пряталась, в своей одежде работала, потому как соседи не глупее её, всё видят, всё понимают и сочувствуют, помогают кто советом, кто делом, кто стройматериалами. Как ты к людям, так и они к тебе. Запала ей в душу ещё одна материнская притча. «Помирал как-то человек. Кому ж хочется добровольно на тот свет? Вот он и взмолился: «Не губи, Господи, не дай помереть, сподоби ещё пожить». Услышал Господь его молитву, явился и спрашивает: «Сколько годков хочешь ты ещё прожить на этом свете?» – «Столько, сколько листьев на этой яблоне». – «Это много». – «Тогда столько, сколько на ней яблок». – «Это тоже много. А дам я тебе столько лет жизни, сколько у тебя друзей», – отвечает Бог. И тогда горько заплакал умирающий: у него не было друзей».
У доброй Клавочки друзьями были соседи, где бы она ни жила, сослуживцы, просто знакомые и даже малознакомые люди. Правда, они чаще обращались к ней за помощью, чем она к ним, потому что со всеми своими бедами она справлялась терпеливо и самостоятельно. Вспомнила она своё нелёгкое детство и сложила в недостроенном доме печь, как мать учила. А когда загорелись, затрещали в ней дрова да теплом пахнуло от дружного пламени, заплакала от радости и облегчения: есть в доме главное – печь-матушка, очаг, который и обогреет, и накормит. Проведали соседи про то, что такая мастерица под боком и не надо искать печника на стороне – себе дороже, да ещё неизвестно, как сложит, угодит ли, и давай просить Клавочку: мол, мы тебе все вместе крышу подведём, окна сделаем, а ты нам печи сложишь. Взяла она по такому случаю отпуск и принялась за дело. До холодов справились все сообща со строительством, внутренние работы уже в тепле заканчивали.
Долгими зимними вечерами у ярко горевшей печи шила молодая хозяйка за небольшую плату соседским детям штанишки и платья, вздыхала о том, что своего ребёночка нет, семьи нет, всплакнёт, бывало, вспоминая материнскую притчу: «Жили три друга, три товарища. Один мечтал о славе, другой о богатстве, третий – о любви. Перед самой смертью встретились они вместе и рассказывают о том, как прожили свою жизнь. Первый сказал, что стал знаменитым актером, жил в славе и почестях, а умирает в полном одиночестве и несчастным. Другой поведал, что много трудился, отказывая себе во всём, стал богатым, а умирает несчастным, потому что дети его враждуют между собой: не могут поделить нажитые им богатства, так что им не до отца. А третий слушает их и улыбается: «Я не был знаменитым и богатым, но у меня была любимая женщина, она нарожала мне добрых послушных детей, которых я с любовью воспитывал. Я умираю обласканным и любимым». И решила Клавочка взять приёмного ребёнка. Съездила в Рязань к многодетной Степановой сестре и уговорила отдать им (не сказала, что муж в бегах) самую младшенькую – голубоглазую Людочку. Удочерила девочку и вернулась в новый дом с приёмной доченькой, ради которой и стала жить.
А по весне проезжал как-то мимо Степан и не узнал собственную, брошенную им год назад усадьбу. Стоял на ней дом-красавец с голубыми ставнями, ладным забором обнесённый, а за ним сад цветущий. Заглянул ошалевший от удивления беглец за калитку, а там чистота и порядок, дорожки белым кирпичом выложены, деревца известью побелены, дружно грядки зеленеют, и цветут голубые незабудки да анютины глазки, вот-вот распустятся бутоны махровых пионов. И над всем поднимается, нежно розовеет куст многолетника, который в народе именуют «разбитым сердцем» за цветы, похожие на раздвоенные, будто разбитые, трогательные сердечки, собранные рядком на отдельных веточках.
И уж совсем ошалел изменщик, когда на лай собаки вышла из дома белокурая девочка и стала ее успокаивать, а затем позвала: «Мама, мама, а там за калиткой кто-то стоит». И тут он увидел её, Клавочку, улыбающуюся и похорошевшую, всю будто прозрачную в лучах тёплого весеннего солнца на дорожке из опавших абрикосовых лепестков. Она шла прямо на него, к калитке, шла и улыбалась… Он опрометью, втянув голову в плечи, ринулся наутек.
«Надо же, стерва, и когда только успела забрюхатеть? И, главное, от кого?» – думал он зло, с раздражением и непонятной обидой. Когда немного успокоился и стал в состоянии здраво оценивать происходящее, понял – девочке-то три, а может, и все четыре года. «Ну, ясно, нашла, подлая, вдовца с ребенком. Он ей и дом достроил. И живёт теперь на его, Степановой, усадьбе, в ус не дует…»
Личная жизнь с капризным, злым «гвоздиком» не заладилась, но он всё терпел ради ребёнка, которого очень ему хотелось. Однако когда обманщица вернулась из роддома и он, рязанский мужик, голубоглазый, светловолосый, увидел сына – черноволосого, чернобрового, черноглазого, орущего день и ночь, его отцовские чувства заметно поостыли. А уж когда вернулся из заключения истинный отец маленького цыганёнка, «гвоздик» и вовсе выгнала посрамленного Степана из дому. И в довершение ко всему попал он на больничную койку. Друзей у него не было, а многочисленные обманутые поклонницы не имеют обыкновения приходить на помощь тому, кто их предал. Дал знать сестре, та приехала и за голову схватилась, как услышала, что непутёвый братец натворил. Пошла на поклон к Клавочке по адресу, что Степан указал. Та спокойно выслушала золовку и засобиралась в больницу. От врачей узнала, что муж безнадежно болен, забрала его домой и терпеливо ухаживала за ним до самой смерти. Сколько раз просил умирающий у неё прощения, на что она всякий раз отвечала: «Бог простит».
Прожила она долго, счастливо и с достоинством. Вскоре после похорон непутёвого мужа уволилась из части и перешла на железную дорогу. Днём работала в пошивочной, а ночами мыла вагоны, чтобы учить свою ненаглядную Людочку. Замуж больше не выходила, хотя сватали ее не раз. Дала дочери музыкальное и специальное образование, выдала замуж, а как появились внуки, принялась их нянчить да растить. Дожила и до правнуков, которых любила без памяти.
Иль совесть в виде Ангела явилась?»
Произведение публиковалось в:
Альманах "АМУР №03". - Благовещенск: Издательство БГПУ, 2004. - 116 с.