Город Титанополь. Часть 31
Ранее Часть 30
На древнее тожество, как на военные сборы, каждый титан должен был явиться в обязательном порядке. Даже Тампала на время титаний выпустили из темницы. Арсений принес на плечах сынишку. Гераклий и сам уже резво бегал, но за взрослым титаном угнаться еще не мог. Праздник этот как бы возвращал цивилизовавшихся титанов к их первобытным корням, представляя собой череду игрищ и состязаний в древних умениях. На титании не приглашались артисты, не мелькали среди дерев нимфы, не присутствовали среди гостей архонты и иные почетные граждане города. Титаны прятали свой праздник от посторонних глаз и все на нем делали сами. Венчик оказался единственным из людей, кого титаны допустили в свой круг, как породнившегося с ними мужа титанессы. Но на этот раз при всей своей неприхотливости и общительности бывшему бродяге никак не удавалось подстроиться к празднику и естественно в него влиться. Он не мог и не пытался вместе с титанами бегать и прыгать, метать копья и диски, стрелять из лука, плясать их древние танцы. Он даже не осмелился, как они, обнажиться, чтобы не выказать перед ними своего неспортивного тела, и сидел на празднике в семейных трусах и майке. Зато как зритель и болельщик он очень старался обратить на свою персону внимание. Однако же, занятые игрищами титаны не замечали его зрительской ретивости. Венчик не обижался на них до тех пор, пока набегавшиеся и напрыгавшиеся греки не принялись поедать зажаренного на костре быка, а свояка на трапезу не позвали. Тут Венчик не выдержал, вскочил на ноги и трагическим голосом возопил:
О, прекрасный, чарующий чрево мосол!
Мне тебя не дают. Я печален и зол!
Умиленный его декламацией Турний поспешил к другу с головней мяса и амфорой вина.
- На, брат, услади себе чрево, а потом складным речением услади наши души.
- Если не усну, - пообещал Венчик, берясь за угощение.
Мяса на мосоле и вина в амфоре было больше, чем человек может съесть и выпить зараз, но Венчик в своих способностях не сомневался. Он пиршествовал, лежа на зеленой травке. Рядом, на полянке, положив руки друг другу на плечи, то шеренгой, то, свертываясь в кружочек, плясали титаны, все более и более убыстряя темп танца. Пастух Турний подзадоривал пляшущих игрой на сиринксе, дуя во всю мощь богатырских легких, и сам при этом приплясывал. Перед Венчиком мелькали упругие спины, крутые зады, бугрящиеся икры танцующих сверхчеловеков. Бывший бродяга блаженствовал, ощущая себя таким же вольным, как и они, существом. После отсидки в карцере, Василий выгнал его за ворота школы как не соответствующего семейным своим состоянием безбрачному устою учебного учреждения. Агапия, в безмерной к нему любви, притесняла супруга только ночью, предоставляя день в полное его распоряжение. На радости Венчик вернулся к бродяжничеству. Исходил полис вдоль и поперек, не переступая при этом его границ, которые не переступались им исключительно из-за их невидимости. В блужданиях по лесам, полям и лугам неожиданно дал о себе знать навык, вколоченный в него схолархом Василием, побуждавшим школяров выражать свои наблюдения складной речью. Рифмы, правда, к разжалованному ученику уже не сбегались, да он и не звал их, а летели слова обыкновенной речи, прозываемой прозой. И летели с такой назойливостью, что Венчику для облегчения души пришлось завести тетрадь и вносить в нее впечатления от увиденного. В своих путешествиях он забредал по пути к Турнию и читал ему вслух внесенные записи. Пастуха до слез трогали незатейливые заметки друга. К примеру, тот читал:
«В зарослях травы, на лесной опушке повстречал я хоровод незабудок. Голубенькие цветки, как девчонки, разглядывали меня с пытливым и вопросительным любопытством. Небесные их глазки как будто спрашивали меня о чем-то для них очень серьезном. На всякий случай я им представился и пообещал не задеть нежной их красоты. Но они продолжали смотреть на меня все с тем же неотступным вопросом. Я долго потом над ним размышлял, перебирал в голове различные ответы и никак не мог остановиться на каком-то одном. Если они спрашивали меня, что я за человек, то я и сам о себе этого не знаю».
Турний, выслушав чтение, громко смеялся, ударял себя по колену и говорил:
- Ты не знаешь, какой ты человек, а я не знаю, - он ударял себе по груди, - какой я титан. Брат Вениамин, напиши обо мне, чтобы я узнал о себе.
- Напишу, когда в настроении буду, - обещал Венчик.
Ему хотелось показать записи Библию, но жаль было расставаться с тетрадью. Он всюду носил ее с собою. И сейчас она была с ним и ждала заветного своего часа. Душа Венчика праздновала, а тело блаженствовало. Никогда он не обижался на свою жизнь, а сейчас был просто без ума от нее за то, что вознесла его на вершину счастья. Ничего лучшего уже не было ему нужно, только бы навсегда удержать в себе охватившее его благостное состояние. Наверно, и в правду был он истинным баловнем судьбы, потому что и это его желание осуществилось. И уже не в тетрадке, а в небесной выси пела и ликовала его душа с радостной легкостью выпрыгнувшая из бренного тела, запечатлев на его устах улыбку приятного расставания. Только и осталось недоделанным у бродяги в жизни - несъеденное мясо, недопитое вино и не нанесенная в тетрадку запись о том, как было приятно жить.
Далее ->-> Часть 32