Дожди в чужой стороне
В летней комате за столом у широкого в три створки окна вологодская бабка потчевала мо-лоденького солдата. По местным обычаям в летпей комнате, или холодной избе, полагается пять чай и глядеть в окно. Но чай с сахаром нынче продукт дорогой, и бабка угощала гостя хмельным клюквенным квасом н рапзеи огородной снедью. В окно же ничего не мешало глядеть, но сами глаза в него смотреть не хотели. Там один дождь сменялся другим, изливаясь на раскисшую в кисель глину.
Улицы в этом северном городке никогда не мостились. Лесовозы, забредавшие в жилые кварталы, размолотили проезжую часть во всех направлениях. Выдавленные тяжелым транспортом борозды путались, перекрещивались, сходились и расходились, как рельсы на железнодорожной станции. Грязь в них не просыхала до самых морозов. Дороги либо мокли, либо кол-добились, и только снег их разглаживал.
Воинская часть, стоявшая в городке, только тем и занималась, что накатывает твердое покрытие на хлипкие жилки путей. Но усердие воинов на фоне болотистой необъятности остается каплею в море. Кроме того, тягучие глины рано или поздно заглатывают полотно кусками, образуя в нем новые рытвины и ухабы.
Солдатик, угощавшийся теперь у бабки, был одним из трех стройбатовцев, по весне выпрошенных ею у начальства для копки огорода. Двое других после отбились, а этот пристал к дому, по случаю заглядывал и помогал, чем умел. Сегодня он чинил электропроводку. Бабкин старик, по нездоровью негодный ни для какой работы, подавал команды, сидя на стуле, отчего умаялся и прилег в теплой избе отдохнуть. А работника бабка увела в летнюю комнату, посадила перед собой и принялась расспрашивать о его доме.
Бабка была юркой, умеренных габаритов, то есть не обрюзгшей и не подсушенной старостью, а живых еще токов, лицо мягкое, просторное, глаза голубыми пуговицами, седые косицы уложены поперек темени. Когда-то это, должно быть, была корона, а сейчас две тонкие перетяжки.
У парнишки по припухшим от армейской каши и отбеленным северными ненастьями щекам разлита нежная розовость. Волосы и брови, перестав выгорать, против обычного потемнели. И только перелитые солнцем карие глаза остались домашними. «Не паренек, а картинка», — залюбовалась бабка и пожалела, что не северной девушке достанется этот чужедальний красавец.
Однообразье погоды я жизни до смертной тоски надоели парнишке, и он со страст-: ностью распалял себя воспоминаниями перед бабкой.
— У пас на Амуре солнце уходит с неба лишь для того, чтобы выспаться ночью. Пасмурные дни наперечет в любое время года. Если прольется дождь, вода сразу уходит в землю и можно идти в босоножках. Снегу у нас мало. Иногда, что нападет осенью, то и всю зиму лежит. На лыжи в иной год не встанешь.
— Как так нет снегу? — изумляется бабка.
— А так, нету и все.
— И земля терпит? — не укладывается в уме северянки.
— Она на два метра промерзает и даже глубже.
— Что же потом на ней растет?
— Все растет н побольше, чем тут. У нас даже арбузы и дыни выспевают. Помидоры на грядке краснеют. Перец есть сладкий и горький, баклажаны, фасоль. Картошка с два моих кулака, не то, что здешняя мелочь. Да все у нас против вашего в два-три раза крупнее.
— А лес есть? — интересуется бабка.
— Есть, но не такой дремучий, как у нас. Вместо болот мари.
— Что такое мари?
— Сырые места с кочкою. Но они людей не заглатывают, как ваши болота. Ягоды дикой меньше, чем у вас, зато грибы... Когда разрастутся, с целую шапку бывают. И не одни волнушки да рыжики, как у вас. Наши грибы с толстой мякостыо: подосиновики, подберезовики, белые, но больше всего маслят.
— А как у вас люди живут? — спрашивает бабка.
— Совсем по-другому, чем здесь. У нас под одной крышей вместе со скотом не собираются. У нас по всему двору постройки разбросаны. Для каждой животины своя стайка.
Бабка слушала, дивилась, но близко к сердцу не принимала, чтобы не закралось сомнение. Потому что, 1 если поверить парнишке, то надо признать и то, что в его стороне все лучше, чем здесь. А такого не может быть. Это солдатику с тоски по дому мерещится. Не бывает такого, чтобы одна земля во всем была лучше другой. Ее предки, сколько тут жили, никогда родину не хулили, а только похваливали «Мы-то вологодские! Мы-то вологодские!». Вроде не такие, как все, а на особый манер. Правда, в своей собственной жизни бабка чаще встречала другие примеры. С их северной стороны уходили, и мало кто возвращался. Селились в иных краях, смешивались с тамошними людьми или такими же пришлыми, как сами. У них появлялись ребятишки такие же ладные и крепенькие, как этот паренек. В молодые годы бабка тоже ушла из родной деревни в райцентр. Но дальше! ;е продвигаться не захотел» Замуж за деревенского вышла. Они перевезли в городок доставшуюся в наследство избу. Детей у них не родилось, и всю заботу, силы и время они вложили в дом. Любили его и холили, как дорогое дитя. В благодарность за старания он в старости их тешит, на много лет вперед не требуя ремонта. Но бабка по-прежнему над ним хлопочет. Клеит, красит и белит, не позволяя чему-нибудь облупиться или поблекнуть. А дед уже негодный ни для какой работы. У парнишки ласковое, как у тютенка, имя. Тема, Темуш-ка, Тимоша. В полном виде Артем. Но бабка полным именем его не звала, обходилась малою формой. И всем другим паренек хорош. Даже солдатская одежда не огрубляет его нежного, незаматерелого еще облика. Бабка думает: захоти паренек у них в городке жениться, под стать ему не нашлось бы пары. Их лесные невесты — наследницы выработанных трудами семей, лучше силы которых истрачены в предыдущих поколениях. Красавицы тут редки, как ясные дни среди ненастий.
— Тимоша, а невеста у тебя есть? — любопытствует бабка.
— Есть.
— Красивая?
— Нормальная, — небрежно проговаривает солдатик. «Не ценит, — смекает бабка, — наверно, все у них там под ровень».
Бабка вздохнула, сочувствуя обделенности своих землячек и запоздало подумала, если бы в молодые годы она не за деревенского своего вошла, а за пришлого из чужих краев, а ее б старик не на ней бы женился, а на какой-нибудь иногородней, то у каждого из них дети, наверно, бы были. Знай она о том раньше, стала бы задерживаться в райцентре или дальше прошла? Наверно, бы не прошла. И старик бы не прошел, и другие бы тоже. Приговоренные они к своему месту, и к трудам, и к судьбе здешней.
Говорила или раздумывала бабка, сидя против молоденького гостя, она не выпускала из внимания улицу, где день и к обеду не вызрел, зачах-нув в рассветной бледности, где верховодил дождь н где под всеохватною, как бабий платок, крышей мокли и кисли дома, обитые узкой вагонной дощечкой и крашеные в желтый, красный и голубые цвета.
Солдатик тоже глядел в это же самое окно и так ему не хватало впечатлений! Ну, пробежит по сырым мосткам какая-то баба. Тусклым глянцем отдадут резиновые ее сапоги, из которых тут до самого снега не вылазят. Ну, протаранит по кисельной грязи грузовик, расплескивая переполненные лужи. Ну, отдастся гудком железная дорога, прорезающая городок насквозь. И ничего другого за целый день больше не будет!
А бабка в окно, как в телевизор глядит, где для нее нескончаемый фильм крутят. Соседка бежит... По ее пробежке бабка как по нотам читает. Ага, в магазин побегла по текущей нужде. А если б чесала так, что дым от сапог, значит в магазине чего-то дают, и бабке тбже надо б попроворнее выбираться.
Грузовик прогнал... Время далеко за обед, значит, домой что-то повез. Что повез, за бортами не видно. Бабке и видеть не надо. Она вычислит по тому, где водитель грузовика работает и. что ему в хозяйстве может быть надо. Вся картина перед бабкой живая, да еще с детективным уклоном. Для солдатика же это чужая, скучная жизнь. Край света, хоть й железная дорога насквозь проходит. Что она для него, если он никуда по ней съездить не может? Домой он тем же путем, как ехал сюда, то есть назад, поедет. А значит, для него это край.
С улицы над бабкиною ка-лвткоа возникла мужская фигура в шляпе и темном прорезиненном плаще. Бабка тут же зацепила ее взглядом и на старческом лице свечным огарком вспыхнуло оживление. Солдатик залгобопыт-ствоВал, что же такое увидела в окно бабка, и тоже выглянул. Мужчина на улице заметил, что за ним наблюдают, и приподнял в знак приветствия шляпу. Бабка в ответ качнула головой и замерла, выжидая, отворит он калитку или пройдет мимо. Отворил и направился по мосткам к крыльцу. Во дворе звякнула цепью собака, видимо, поднялась на лапы. Не лайнула. Так она и Артема встречает: проводит смирным взглядом и промолчит. Собаки тут такие же стеснительные, как и люди. .
В боковое окно видно было, как гость поднялся на крашеное крыльцо, отворил дверную створку и вошел в сени. Дальше Артем уже зрительно представлял, как гость внизу разувается, ставит резиновые сапоги рядом с кирзовыми солдатскими и в носках подымается по чистым ступеням. И точно так, потому что шагов не слышно. На верхней площадке, на уголочке перед заходом в небольшой коридорчик, ведущий в жилые помещения, прибита деревянная вешалка. С нее уже свисает солдатский бушлат и прорезиненный плащ рядом повиснет, а шляпа на полочку ляжет возле солдатского кепи. И в этом представлении Артем не ошибся, потому что гость появился в Летней комнате без плаща и шляпы, в синем пиджаке поверх клетчатой рубашки и плотных фабричных носках нудпо-серого цвета.
Выглядел он на лет 45—47, чернявый, прямоволосый, с темным, словно еловая кора, лицом и характерным для здешних мест сложением: хилое, короткое тельце, а к пе-му корявые, как древесные сучья, руки и ноги. Взглянешь на подобную комплекцию — дразнилка сама с языка спадает: «сучок-паучок, лесной лешачок-козявка болотная». Но вслух подобное изречение не скажи: местный народ пе только стеснителен, но и обидчив.
Были у вошедшего и собственные приметы. Нос у него высокий, будто на дыбки вставший. От этого впечатление, что владелец такого носа все время принюхивается, настораживается, не верит. Находись са тут не один, а с товарищем, Артем бы прыснул со смеху, глядя на чудную внешность, а так он только солнечно блеснул глазами и тут же умерил свет.
— Мир дому честному! — громогласно объявил вошедший. — Здравствуйте, Олена Тихоновна! Доброй службы, солдат!
— Здравствуйте и вы, Юрий Онтнпыч! — торжественно ответила бабка Олена.
— Как здоровье Павла Семеновича? — продолжал церемонии гость.
— Да какое у него здоровье? Как было, так и есть, — запричитала бабка Олена.
— Где он скрывается?
— Спит, наверно. С Тимо-шею вот проводку чинили— умаялся.
«Ага, чинил, не сходя со стула», — добавил про себя Артём.
— Вы к нему? — полюбопытствовала бабка.
— Хотел совета спросить.., — уклонялся от объяснения гость.
— Присаживайтесь, Юрий Онтнпыч, кваску отведайте.
При упоминанье о квасе у вошедшего судорогой повело лнцо. Дома, небось, своего опился. Однако от предложения он не отказался, поддел к столу, и бабка налила ему кружку.
— Схожу, гляну, не проснулся ли Павел Семеныч, а вы, Юрий Онтнпыч, поговорите пока с Тимошей, работничком нашим, — сказала бабка и вышла.
Гость скосил на солдата птичий, без выражения, взгляд. Вздыбленный его нос при этом подозрительно принюхался.
— Тимофей, значит?
— Артем.
— А по фамилии как?
— Седов.
— Что же ты, Тимофей, делать умеешь?
— А что надо?
— Телевизоры чинишь?
— Телевизоры не чиню.
— Жаль, — произнес Юрий Онтипыч, и более о ремеслах не спрашивал. Остальные уменья его, видимо, не интересовали.
— Откуда ж ты родом?
— С Амура.
— Далекий парень, — потряс головою мужик. — Нравится тебе у нас?
— А что тут хорошего? От одних дождей осатанеешь, — молвил Артем.
— Дожди кончатся, — пообещал Юрий Онтипыч.
— Ага, кончатся, когда снег выпадет, — съязвил Артем. Но мужик на поддевку не обратил внимания. Его занимали свои соображения.
— Жаль, что у нас не поглянулось. Свежие ребята нам надобны, чтобы женились, накапливались и расселялись по нашей земле. Районы мы, коренные, еще кое-как держим, а на деревню мощей не хватает.
— Сами же из нее бежите, — заметил Артем.
— Бежим, — подтвердил мужик. — Прорех кругом много, а силушка убывает.
— А то вам подмоги не привозят. Что ни ночь — вы-гражают зеков.
— Этот народ для нас не желателен. Он тут не укореняется, а людей наших портит.
— Да весь ваш городок из поселенцев составился! — заявил Артем.
— Поселенцами это место заселяли, верно. Да кто ж из них тут остался? Чуть срок выйдет, дома бросают и бегут. Нам вольные люди нужны, которые добром пожелают тут жить, — проговорил Юрий Оптипьгч.
— А работа у вас тут есть, за которую будут платить?— скептически бросил солдат.
— Работы полно.
—Дармовой — полно! А за которую платят, — еще поискать надо. На Дальнем Востоке, когда БАМ строили, со всех концов народ ехал, потому что за работу платили, и хорошо платили. Деньги нужны в первую очередь — люди набегут сами!
Черпявый мужик задумался, отвернул вздыбленный нос к окну, словно там что-то вынюхивал и, видно, нашел, потому что вновь закосил на Артема птичьим, без выражения, взглядом.
— Деньги, конечно, нужны, — заговорил оп нудным бес-цветпым голосом. — Только не всегда от них польза. Вот государство хотело Нечерноземье поднять, да не подежи-то. Как ты думаешь, почему?
— Денег довольно, — бросил в качестве доказательства Артем.
— Денег, — согласно кивнул Юрий Онтипыч, — а еще любви и терпения. Что такое наша земля, если лес с нее снять? Вроде как не ценное и неплодородное место. Ну и пускают ее, как пустыню какую ненужную, на разные тамг, секретные объекты: полигоны да космодромы. Слыхал, небось, чем Север наш поначинили. Охрани и помилуй от таких денег!
С огорчения чернявый мужик хватил хмельного бабкиного кваса, который поначалу ему не пился.
Вернулась бабка и объявила, что Павел Семеныч проснулся. — Ему к вам сюда выйти или сами к нему? - Спросила она.
— Сам пойду, — поднялся мужик. — Мне с глазу на глаз переговорить с ним надо.
Перед тем, как уйти, он обернулся к солдату и сказал: «Не горюй, что издалека к нам привезен. Народ мы один, а земля наша вологодская немолодой силе тоскует».
— Кто это? — спросил о нем Артем у бабки Олены.
— Юрий-то Онтипыч? — пропела она. — Уличный наш сосед. За два дома перед нашим живет. Как пойдешь, по-гляди. У него изба по север^ ным законам роблена. А работает он механиком на лесозаводе, вагонную доску нарезают. К моему старику за наукой приходит Павел Семеныч, который много чего умеет.
Бабка уставилась в паренька голубыми пуговицами.
— Он тебя что, звал оставаться?
— Намеки делал, — проговорил Артем.
— Оставайся, Тимоша, — подхватила напевно она. — Вндешь, какие люди кругом — хорошему научить могут.
— Я домой хочу со страшною силой, — мечтательно произнес Артем.
Дождь за окном объявил передышку. День по времени перевалил на вечер, хотя таким насупленным взглядом он будет глядеть далеко аа полночь, потому что стоят белые ночи.
Артем простился с хозяйкой я направился в свою часть. Сапоги, что разъезжались на мокрых досках мостков. По дороге он разглядывал попадавшиеся дома — самое интересное, что тут на севере есть. И чего так с этими домами здесь носятся? Каждый сам себе ставит, да так отделывает, чтобы с соседским схожести не было. Правда, если повнимательней присмотреться, все . они по одним правилам строены. Эти всеохватные крыши в два или три ската. Эти мелкие, без ставен, окошки высоко поднятые над землей с полуторной по ширине рамой летней комнаты. Эта обязательная для всех обивка узкой вагонной дощечкой, которая охватывает строение целиком со всеми углами в заворотами. Эти глубокие сени со створчатыми дверями наружу в множеством разделений на чуланчики и кладовки изнутри. Эти светлые горницы — залы в домах, с лакированными полами, узорными обоями, убранные, как музей. Эти тяжелые русские печи, в которых здесь выпекают и запекают по праздникам разные позабытые в других краях яства. А если все у всех так одинаково, почему же у каждого оно так не похоже? А потому, может быть, что эти одни для всех правила каждый на свой вкус комбинирует, изощряется. Но так только на окраинных улицах. А центр такой же казенный я невыразительный, как везде.
Дождик сменил караулы и припустил с нерастраченной силой. Артем спрятался от него в городской бане, пока еще незакрытой. — Тимох, дай закурить! — услышал он рядом с собой, когда вытряхал сигарету из пачки.
Васька, местный парень лет 25-н, такой же, как все тут, суковато-пауковатый с выпяченной грудкой, пережидал вместе С ним дождик. Зимой Васька кочегарил в ближней от части котельной, и Артем с товарищами бегали к нему мыться. Это очень их выручало, потому что в городскую баню их водили после окончания банного дня у гражданских, и всегда чего-нибудь не хватало: то воды, то тепла.
— Слушай, Тимоха, — говорил Васька, раскуривая одолженную Артемом сигарету. — Заедь ко мне с краном. Мне поднять кое-что нужно, я дом строю.
Артем недоверчиво поглядел на тщедушного парня. Ему казалось невероятным, что поразительной красоты дома ставят такие вот корявые мужики. Но вслух он спросил о ином:
— Зачем тебе строить, когда брошенных сколько угод-яо.
— Свои дои — своя жизнь! — многозначительно произнес Васька.
— Ладно, ааеду, — согласился Артем. — Как дождя кончатся, приходи на хлебозавод, мы там крышу меняем.
— Дожди кончатся, — об-радованно пообещал Васька.
«Как они все в это верят?»
— усомнился Артем. Про себя же он думал другое. И как бы показывая, что дожди ни за что не переждать, выскочил, как был, в бушлате я кепи под монотонные текучие струи. А до частя еще около двух километров ходу.
Произведение публиковалось в:
Газета "Амурская газета". - 1992, 23-29 ноября (страница 8-9)