Однажды вечером
Когда августовские сумерки нависли над полями и березовыми перелесками, на отдаленный ток колхоза «Путь к коммунизму» въехала подвода. Невзнузданный меринок помотал головой, покосился фиолетовым глазом на ворох пшеницы и потянулся к нему. Девушка возница что есть силы натянула вожжи и сердито крикнула:
– Стой! Леша ай!
Но меринок упрямо тянул вперед. Когда он достиг цели, потянулся влажными губами к пшенице. Из кустов, что темнели за током, вышел весовщик дядя Тимофей и схватил меринка под уздцы.
– Но! – грозно проговорил он, подталкивая меринка под челюсть. – Оголодал, дурень!
Девушка проворно спрыгнула с подводы и сказала дяде Тимофею:
– Ленивый такой. Кое как доехала.
Девушке было лет восемнадцать. Была она в синем лыжном костюме.
– А Семенов тебя с твоим ужином не один раз поминал, – развязывая супонь, отозвался дядя Тимофей.
– Подумаешь, Семенов! – усмехнулась девушка, снимая с подводы завернутую в брезент алюминиевую посуду. – Его и кормить не за что – не заслужил.
Дядя Тимофей покачал головой, но промолчал. Расслабив чересседельник, он отвел меринка на поляну и пустил пастись. Сам ушел звать Семенова, ужинать.
Когда вернулся, девушка расстелила на траве брезент, расставила миски. Бидон с борщом стоял рядом. Дядя Тимофей подбросил в костер сухого валежника, набил трубку махоркой и, присев на корточки, прикурил от уголька. Потом подкатил к костру березовый чурбашок, сел и, пыхнув махорочным дымом, вздохнул:
– Вот так и идет.
– Что идет, дядя Тимофей? – не поняла девушка. Она резала хлеб по крестьянски, прижав каравай к груди.
Дядя Тимофей сучком покопался в костре, вспугнув тысячу бойких искорок. Они рванулись вверх и исчезли.
– То и идет, – сказал он. – Сколько раз Семенову головомойку устраивали? А ему нипочем – не хочет работать ночью. И сегодня какую то перетяжку затеял.
– А я думала вы о чем другом, – отозвалась девушка. – Будете ужинать?
– Покурю, а тут, глядишь, хлопцы подойдут. Газеты есть нынче?
Девушка подала пачку газет весовщику. Дядя Тимофей подвинулся к огню, из кармана телогрейки достал очки, приговаривая:
– Поглядим, что творится на белом свете, поглядим, – и развернул «Правду». Он перечитал заголовки, напал на какую то интересную статью и, читая про себя, вслух комментировал:
– Ого! Вот это правильно. По нашему!
Девушка то и дело поглядывала в поле. Когда комбайнеры появились, она радостно улыбнулась. Один из них был среднего роста, плечист, в замасленном комбинезоне, без кепки, подстриженный накоротко, под бокс. То был Семенов. Черная жирная полоса наискосок пересекла его щеку. Его помощник – Иван Чувячкин был ниже ростом со смоляной челкой на лбу.
Семенов лег возле брезента и, не глядя на девушку, буркнул:
– Наливай!
– Вымойся, – с укором сказала та. – Ведь грязный. Вода в котелке.
Семенов презрительно сжал тонкие губы, кинул на девушку колкий взгляд. Она пристально посмотрела на него. Семенов смутился и нехотя поднялся.
– Так его, Лена, приучай к дисциплине, – отозвался Чувячкин и, подойдя ближе, подмигнул: – Покруче с ним. Он тебя боится.
– И ты вымойся! Не чище своего дружка, – возразила Лена, густо краснея.
– Да? – удивился Чувячкин и почесал затылок. – А трюмо не захватила?
– Брось зубоскалить, Иван, – оборвал его Семенов. – Полей ка лучше.
Чувячкин взял кружку и стал лить воду на широкие ладони товарища. Семенов фыркал и подгонял:
– Лей, лей!
Чувячкин вылил кружку холодной воды за шиворот Семенову. Тот взвыл, быстро распрямился и вцепился в Ивановы бока мертвой хваткой. Чувячкин присмирел и попросил:
– Я пошутил. Больше не буду. Полей мне.
– Я тебе полью! – пригрозил Семенов, однако кружку у Ивана взял и стал лить воду на его руки.
Лена испугалась за Николая, когда он вылил Семенову за шиворот кружку холодной воды. Но Семенов не рассердился на товарища, и ей сделалось смешно. Дядя Тимофей оторвался от газеты, посмотрел на парней поверх очков, покачал головой и снова углубился в чтение. Он уже добрался до районной газеты.
– Ого! – воскликнул он минутой позже.
– Так его! – отозвался Чувячкин. – Я его давно знаю!
Лена беспокойно взглянула на Семенова. Николай, небрежно бросив полотенце на плечо товарищу, лег у края брезента. Лена налила комбайнеру полную миску борща. Чувячкин, утираясь, подошел к костру и, заглянув через плечо дяди Тимофея в газету, спросил:
– Там Волгу с Миассом еще не думают соединить?
Дядя Тимофей снял очки, спрятал в телогрейку.
– Соединят, если понадобится, – серьезно ответил он, подвигаясь к брезенту. – На, почитай. Полезно!
Чувячкин присел у костра и жадно стал читать.
– Ты не задерживайся, – предупредил его Семенов. – Пока светло, надо закончить регулировку.
– Я одним глазом!
– В оба смотри, вернее будет, – сказал дядя Тимофей и обратился к Лене. – Молодец, Лена! Правильно ты их.
Семенов не донес до рта кусок хлеба, смутно догадываясь, за что дядя Тимофей похвалил Лену. Потом он перевел взгляд на девушку, тяжелый, пристальный. Лена резала хлеб и не подала виду, что чувствует этот взгляд. Семенов бросил надкусанный кусок на брезент, поднялся, подошел к Чувячкину, который внимательно читал газету.
– А ну, дай! – и Семенов взял у Ивана газету.
– «Героический» экипаж Николая Семенова опозорился на весь район! – почесал затылок Чувячкин.
Семенов быстро читал заметку о том, что он, Николай Семенов, со своим помощником Иваном Чувячкиным работает не в полную меру своих сил. Тогда как другие комбайнеры предельно используют время, он, Николай Семенов, останавливает самоходный комбайн еще засветло, а по утрам убирать начинает поздно. Ночами Семенова и Чувячкина можно найти где угодно, только не в поле. А дорогое время уборки уходит. Правление колхоза не раз делало Семенову замечание, но это на него не действует. Долго ли еще правление будет с ними нянчиться и думает ли Николай Семенов и Иван Чувячкин работать по настоящему, как работают лучшие комбайнеры района? И в конце подпись: «Елена Сухова, колхозница сельхозартели «Путь к коммунизму».
Семенов опустил газету и несколько минут стоял неподвижно, глядя на потемневшие кусты, за которыми пофыркивал меринок. Множество разнообразных мыслей родилось и исчезло в эту минуту в голове у комбайнера. Он сам себе не ответил бы, почему так получается. В самом деле, чем он хуже того же комбайнера Поспелова, которого хвалят почти в каждой газете и про которого председатель колхоза уши прожужжал Николаю? А Поспелов – ровесник, вместе на курсах учились и помощник у него хуже, чем Чувячкин, которого хоть сейчас на комбайн ставь!
Однако одна мысль перешибла остальные: это написала Лена! Девчонка! Семенов повернулся. Лена в это время наклонилась над бидоном. Из под берета на шею упали два завитка волос и покачивались в такт движениям. Семенов обратил внимание именно на эти завитки, на которых трепетно играли отблески костра, на тонкую шею девушки и… почему то не сказал ей тех обидных слов, которые готовы были сорваться с языка. Лена выпрямилась и встретилась взглядом с Николаем, потупила глаза. Какой он большой и красивый, этот нелюдимый, непонятный Николай. Молчание затянулось и стало неловким. Лена снова подняла глаза и только тут заметила, что все трое смотрят на нее.
– Да что вы на меня уставились, в самом деле! – сжав кулачки, выкрикнула Лена.
Чувячкин попросил каши. Дядя Тимофей не то смущенно, не то по привычке кивнул головой и склонился над миской.
Семенов, тяжело ступая, подошел к Лене.
– Сказал бы я тебе, – процедил он сквозь зубы, но совсем не зло и не веско, как того хотел, – только поберегу для другого раза. Ясно тебе, писательница?
Семенов загородил своей широкой спиной Лену, и дядя Тимофей подумал, что Николай может сейчас выкинуть какую нибудь штуку, и встал.
А в это время заорал Чувячкин:
– Караул! Спасайся, кто может!
Все трое разом оглянулись на крик, Лена не могла скрыть улыбки. Сквозь кусты продрался меринок, и наклонил свою нахальную морду через плечо Чувячкина к брезенту, подбирая широкими губами куски хлеба.
Чувячкин отпрянул в сторону, а потом и сам расхохотался. Семенова это не развеселило. Он решительно зашагал от костра в поле, к комбайну. Дядя Тимофей принялся выпроваживать меринка.
– Эй! Эй, дорогой товарищ! – закричал Чувячкин вслед комбайнеру. – Поужинай!
Но Семенов не обернулся. Чувячкин торопливо собрал с брезента несколько ломтей хлеба, запихал их в карманы и заспешил за товарищем. У кустов остановился и сказал:
– Проголодается – и хлеб всухомятку за милую душу съест.
Лена печально смотрела в ту сторону, куда скрылись комбайнеры. Глаза ее повлажнели. Беспомощная улыбка блуждала на лице. Когда Лена ехала сюда, она внутренне содрогалась при мысли о предстоящем объяснении с Семеновым и в то же время она страстно хотела этого объяснения. Но получилось все не так. Дядя Тимофей заметил:
– Разошелся, как холодный самовар, – и принялся доедать ужин. Но вернулся Семенов и отрывисто спросил дядю Тимофея:
– Где подводы?
– Ась? – не понял тот. – Ах, подводы! – наконец сообразил он и подозрительно посмотрел на Семенова. – А тебе зачем они?
– Надо!
– На второй ток отправил. Что им здесь делать? А там комбайнеры жмут.
– Чтобы подводы через час были, ясно?
И Семенов, не удостоив Лену взглядом, ушел обратно, вышагивая зло и уверенно.
– Ну, теперь он всем покажет, где раки зимуют, – облегченно вздохнул дядя Тимофей.
А Лена все смотрела на темные кусты, которые скрыли комбайнера Семенова, и глаза ее наполнились слезами. Ей нравился этот угрюмый и непонятный парень.
Произведение публиковалось в:
"Однажды вечером". Сборник рассказов. - Челябинск, Челябинское книжное издательство, 1956 г.