Любовь
После демобилизации из армии я готовился в институт. Многое забылось – пришлось усиленно заниматься. А когда уставал, шел на Сугомак отдыхать.
Однажды, возвращаясь с озера, повстречал девушку. Поровнявшись со мной, она застенчиво улыбнулась и поздоровалась:
– Здравствуйте, Николай Петрович!
Я удивился: девушка была мне незнакома.
– Здравствуйте, – ответил я, а сам подумал: «Где же я ее встречал? Кто она?»
– Не узнаете?
– Н нет, – пожал я плечами и заметил, как девушка смутилась, потупила глаза. – Откуда вы знаете меня?
– Вы у нас пионервожатым были, только давным давно. Еще до войны.
– В четвертом «б»? – улыбнулся я.
– Ну да, в четвертом «б»!
– Кто же вы?
– Я Маша Потапова!
– Не припомню что то.
Маша посмотрела на меня исподлобья, затаив улыбку.
– А я бы вас и через двадцать лет узнала.
– Почему же?
– Да так, вообще, – уклонилась она от ответа и вдруг засмеялась. – Вы обидели меня тогда.
– Я? Обидел?
– Правда. Вы с Сугомака? А я на Сугомак!
Я вернулся – пошел с Машей. Сбоку поглядывал на нее: правильный профиль, нежный такой, по спине коса толстая сбегает.
– Чем же я вас тогда обидел?
– Ничего особенного. Вы культпоход в кино организовали, а меня не взяли. Алька Спиридонова что то набедокурила, а вы подумали на меня и не взяли в кино. Обидно было, но я промолчала.
Мы вышли на берег. Маша села на пенек. Я взял камень и бросил в воду.
– Знаете, почему мне нравится это озеро? – спросила Маша.
– Почему?
– Оно никогда не бывает скучным, одинаковым.
Как она верно подметила! И ведь я любил Сугомак за это же!
Вырывается вдруг из за гор ветер, тогда перекатываются синие волны и с шумом рушатся на берег. Вода пенится, шуршит на гальке и, шипя, отползает обратно, волоча за собой камешки. И тогда сердито и неуемно ворчат старые сосны, трепещут березы, пригибаются к земле. И что то такое могучее, богатырское слышится в реве волн и посвистах ветра.
То вдруг оно затихает, добродушно плещется о берег, ни на кого не сердится. Таким оно было в день нашего знакомства с Машей. Не шумели суровые сосны, тихо шептались о чем то березы. Голубое небо отражалось в озере, и казалось, было два озера: одно вверху, а другое внизу – брось камушек и покачнешь его. А часто бывало так: скроется солнце за тучей, озябнет озеро, подернется мелкой рябью. Насторожатся старые сосны, притихнут березы. Душно – дышать нечем. Значит буря будет. На западе над горами закипает грозовая темень, уже блещут молнии, слышатся раскаты грома.
И разразится буря, загудят сосны. А дождь полощет и полощет. Какая тогда разудалая сила гуляет на великих горных просторах!
Славное озеро! Об этом думал я, смотря вдаль на серебристые блики на воде, об этом, кажется, думала и Маша. Она сидела задумчивая, притихшая. Потом она улыбнулась, приподняв крылатые брови, взглянула на меня и сказала озорно:
– Давайте соревноваться, кто дальше бросит камень!
И мы кидали в воду маленькие камушки, старались, чтобы они падали как можно дальше. Сначала камни летели дальше у Маши, и она бурно радовалась, хлопала в ладоши. Но и я скоро наловчился.
С озера возвращались старыми знакомыми, болтали обо всем, смеялись.
Потом почти каждый день виделись на берегу. Первым обычно приходил я, садился на камень и подставлял разгоряченное лицо свежему ветру. Плескались волны, покачивались вдалеке рыбацкие лодки, синела за озером гора. Было радостно от того, что есть на свете такое озеро, что в мире так много солнца, что существует на свете кареглазая девушка Маша. И я ждал ее, нетерпеливо поглядывая на дорогу, которая лениво выползала из соснового бора. Сосны мешали видеть дальше, а там могла быть Маша.
Но вот она появлялась – стройная, приветливая. Садилась рядом, глядела чуть лукаво и говорила:
– Я так спешила. А вы, Николай Петрович, почему хмурые?
– Взгрустнулось.
– Не надо грустить! – ласково улыбалась она и вздыхала.
– Мама сегодня сказала, что я правильно решила поехать в педагогический. У меня с детства склонность к учительской работе.
Маша, наверно, уловила мой недоверчивый взгляд и горячо принялась убеждать:
– Верно, верно! Бывало, посажу кукол и учу их. А подросла – мальчишек учила.
Я засмеялся, а Маша воскликнула:
– Вместе учиться будем! Ведь, правда, это хорошо?
В конце августа мы попрощались с Сугомаком. Нас ждал большой город, институт. Мы об этом только и говорили – какие у нас будут товарищи, как станем учиться. Загадали, что встречаться будем часто.
Маша неожиданно побежала вдоль берега и крикнула:
– Ловите! Ловите меня!
Я догнал ее, поднял на руки и бережно понес. Маша доверчиво прижалась ко мне. Я поцеловал ее. Она закрыла глаза. И вдруг обвила мою шею и прильнула к моим губам.
– Какой ты сильный, Коля! – прошептала она, когда я опустил ее на прибрежный камень. – Какая я счастливая!
Я обнял Машу за плечи, и мы долго смотрели на белую кипень озера, на лесистые горы Урала.
* * *
В институте устроились хорошо. Учились на разных факультетах, но жили в одном общежитии. Встречались каждый день. Чаще я приходил к Маше в комнату, а иногда она приходила в нашу. Стучала отрывисто, но напористо. Я всегда узнавал Машу по стуку: никто так не стучал, как она.
Маша пробирала нас за беспорядок в комнате, ребята отшучивались, а я не сводил с нее глаз и молчал.
– А вечер какой чудный! – говорила она мне. – Морозный, снег под ногами похрустывает. Пойдем, а?
У нее все вечера были чудесными. Беснуется на широких улицах города ветер, сыплет в лицо снежной колючей пылью, скрипят заиндевелые колеса трамвая, прохожие попрятали носы в воротник, – Маша радуется морозу и тащит меня на прогулку. Если же мороз смягчался, дул теплый южный ветерок, Маша говорила, что уже веет весной, и воробьи вон к весне расчирикались, и мальчишки повылазили в скверы – тоже к весне.
Весну Маша ждала с такой веселой нетерпеливостью, что даже я стал сердиться на весну за то, что она не спешит.
А когда настала весна и зашумел ручьями апрель, с Машей приключилось несчастье. Она заболела. Я не встретил ее в институте поутру и побежал в общежитие. Маша лежала в жару. Она осунулась, щеки провалились, лихорадочно блестели глаза. Машин вид потряс меня.
– Маша! – проговорил я. – Что с тобой, родная?
Я коснулся рукой ее лба – он горел.
– Ничего, Коля… пройдет… – прошептала она, посмотрев на меня благодарно, и столько было в ее глазах невысказанной боли, что я не вынес – отвернулся. Слезы душили меня.
…Эти дни я не выходил из больницы, но к Маше не пускали. Однажды до вечера просидел в приемной. Сидел на скамейке, оперев локти о колени и зажав ладонями голову.
Кто то тронул меня за плечо:
– Молодой человек, что вы здесь делаете?
Я поднялся – спрашивала пожилая женщина, врач.
– А это, Марья Сергеевна, к девушке из пятой палаты. Ходит каждый день, а не пускают, – ответила знакомая санитарка.
– А! – протянула женщина, словно бы вспомнила, о ком идет речь. – Пора домой. Уже вечер.
– Конечно, конечно, – машинально согласился я, а она очень пристально взглянула на меня и приказала санитарке дать мне халат. Я принялся благодарить ее. Она же сурово бросила:
– Недолго только! – и ушла.
Вошел в палату на цыпочках. На первой от окна койке я увидел Машу. Бросились в глаза ее чудесные русые волосы, разбросанные на подушке. Когда я подошел и сел на табуретку, Маша открыла глаза и попыталась улыбнуться. Только улыбки не получилось, глаза широко открылись, и светлая слезинка скатилась по виску, упала на волосы.
– Коля, – прошептала Маша, – ты пришел…
Я взял ее горячую похудевшую руку, прижал к своей щеке; и тоже не сдержал слез. Потом целовал ее пальцы. Она шептала:
– Милый… Я выздоровлю. Ведь ты хочешь, чтобы я выздоровела.
Ночами мне не спалось. А если забывался в коротком сне, то чудилось, будто теряю Машу, теряю безвозвратно. Утром торопился в больницу и, если не пускали в палату, бродил вокруг, заглядывал в окна. Я не мог без боли смотреть на веселых девушек, мне казалось несправедливым, что вот они радуются, смеются, а Маше, может быть, в этот момент сделалось хуже и она умирает.
* * *
С тех пор прошло много лет. И какой бы попутный ветер не заносил меня в родной городок, я всегда прихожу на Сугомак.
И в минувшую осень побывал там: взгрустнул о прошлом.
Когда подрастет наш первенец, мы с Машей непременно поведем его на Сугомак и расскажем, какое большое место заняло это суровое лесное озеро в нашей жизни.
Произведение публиковалось в:
"Сугомак не сердится". Сборник рассказов. - Челябинск, Челябинское книжное издательство, 1956 г.